Любимые афоризмы,изречения и цитаты Страница 79

Жизнь - это игра с нулевым исходом.

Клиника пластической хирургии ищет вас, :бип: [объявление]

"Ты повзрослела. И поумнела. И погрустнела. Обычная лестница из трех ступенек."
Дмитрий Емец. Мефодий Буслаев. Месть валькирий



"В Америке, в Скалистых горах, я видел единственный разумный метод художественной критики. В баре над пианино висела табличка: «Не стреляйте в пианиста — он делает все, что может»" 
Оскар Уайльд

Домовой_ wrote:John Connor: No, no, no, no. You gotta listen to the way people talk. You don't say "affirmative" or some shit like that. You say "no problem". And if someone comes on to you with an attitude, you say "eat me". And if you want to shine them on, it's "hasta la vista, baby".
The Terminator: Hasta la vista, baby.
(The Terminator)

До этого ещё была лекция про "отвали" и комбинация слов, после чего Арни выдавал "Остынь, козёл" 

Я считаю, что на Евровидение пусть поедет танк. Просто пусть проедет по Евровидению сверху и домой. В 45-м мы уже танк посылали на Евровидение, он нафиг всех там выиграл. Еще раз надо так сделать.

- Маргадон, один пистолет надо было зарядить.
- А вы, оказывается, бесчестный человек, Маргадон...
- Конечно. Будь я честным, сколько бы народу в Европе полегло - ужас!
© "Формула любви"

Ты любишь скорость, а мне не хватает покоя. 
И твоё море бушует рядом с тихой рекою... 

Я - море. 

В самые трудные минуты, когда казалось, все кончено или кончится в следующее мгновенье и нет уже зацепки за жизнь, я вспоминал о сложенной вчетверо страничке из тетрадки, которая лежала в левом кармашке моей гимнастерки. Это было мамино письмо. Я знал его наизусть и в минуты отчаяния мысленно как бы перечитывал. И в моей памяти — в моем фронтовом Театре — возникали самые бесценные декорации и сцены: я видел нашу ленинградскую комнату с большой кафельной печью. Печь и дрова потрескивали, и на пол, как выстреленные, падали оранжевые угольки. Мама наклонялась и быстро, чтобы не обжечь пальцы, подхватывала уголек и бросала его обратно в печь…
На ледяном ветру я видел маму у горящей печки. И это видение согревало меня. Родное тепло оказывалось сильнее ледяного ветра.
В последнем письме мама подробно рассказывала о елке. Оказывается, в шкафу случайно нашлись елочные свечи. Короткие разноцветные, похожие на отточенные карандашики. На елке они горели, вздрагивая, и по комнате разливался ни с чем не сравнимый аромат стеарина и хвои. В комнате было темно, и только веселые блуждающие огоньки замирали и разгорались, и на темных ветвях тускло мерцали золоченые грецкие орехи.
Я лежал на снегу в тяжелой каске, в шерстяном, опущенном на лицо, как забрало, подшлемнике, в шинели, затвердевшей от мороза, а осколки снарядов плюхались в снег — большие, рваные куски металла. Вот один упал совсем рядом… Гори, гори, елка! Мерцайте, позолоченные орешки! Хорошо, что где-то около, мамы есть островок мира, где все по-прежнему. Тепло и спокойно. И мама в безопасном месте. И единственная ее тревога — это я.
Вот какой спектакль разыгрывался в моем сознании в жестких снегах военного Подмосковья — его подарила мне мама. Именно спектакль, легенда, сочиненная мамой в ледяном Ленинграде, в доме, где стекла были выбиты взрывной волной, а печка была мертва и белела в углу, как наметенный вьюгой, сугроб. Какая там елка, какие свечи! Это письмо мама писала, умирая от голода. Она не просто голодала. В нее стреляли голодом. Это был смертельный голод.
А я поверил героическому материнскому Театру, был слишком молод, не замечал, что буквы кривые, строки неровные, не догадался, что их выводила рука, лишенная сил, для которой перо было тяжелым, как топор.
[Юрий Яковлевич Яковлев "Страсти по четырем девочкам"]